уже
дверью.
-- Чего он такое затеял, этот Жоржик? -- вслух
подумал дед. -- Это что
за жизнь такая чертова пошла -- вот и опасай­ся ходи, вот и узнавай бегай...
И он скоренько тоже пошел на половину сына --
спро­сить, куда это Егор
повез дочь, вообще, куда они поехали?
--
Есть
деревня Сосновка, -- объяснял Егор Любе
в ма­шине, когда уже
ехали, -- девятнадцать километров отсюда...
-- Знаю Сосновку.
-- Там живет старушка по кличке Куделиха.
Она живет с дочерью, но дочь
лежит в больнице.
-- Где это ты узнал-то все?
--
Ну, узнал... я
был
сегодня
в Сосновке. Дело не в этом. Меня один
товарищ просил попроведать эту старуху, про детей ее расспросить -- где они,
живы ли?
-- А зачем ему -- товарищу-то?
-- Ну...
Родня она
ему какая-то, тетка, что ли. Но
мы сде­лаем
так:
подъедем, ты зайдешь... Нет, зайдем вместе, но рас­спрашивать будешь ты.
-- Почему?
-- Ты дай объяснить-то, потом уж спрашивай! -- повысил голос Егор. Нет,
он, конечно, нервничал.
-- Ну-ну! Ты только на меня не кричи, Егор, ладно? Больше не спрашиваю.
Ну?
--
Потому что,
если
она увидит, что
расспрашивает
му­жик,
то
она
догадается, что, значит, он сидел с ее сы...
это, с племянником. Ну, и сама
кинется выспрашивать. А товарищ
мне наказал,
чтоб
я не говорил, что
он в
тюрьме... Фу-у! До­шел. Язык сломать можно. Поняла хоть?
-- Поняла. А под каким предлогом я ее расспрашивать-то возьмусь?
--
Надо
что-то
выдумать. Например, ты
из
сельсовета... Нет, не
из
сельсовета, а из рай... этого, как его, пенсии-то на­меряют?
-- Райсобес?
-- Райсобес, да. Из райсобеса, мол, проверяют условия жизни престарелых
людей. Расспроси, где дети, пишут ли? Поняла?
-- Поняла. Все сделаю, как надо.
-- Не говори "гоп"...
-- Вот увидишь.
Дальше Егор замолчал.
Был он непривычно серьезен и сосредоточен. Через
силу улыбнулся и сказал:
-- Не обижайся, Люба, я помолчу. Ладно?
Люба тронула ладонью его руку.
-- Молчи, молчи. Делай как знаешь, не спрашиваю.
-- А
что закричал... прости,
-- еще сказал Егор. -- Я
сам
не люблю,
когда кричат.
Егор добро разогнал самосвал.
Дорога
шла обочиной ле­са,
под
колеса
попадали
оголенные
коренья,
кочки,
самосвал
прыгал.
Люба,
когда
ее
подкидывало,
хваталась за ручку
дверцы. Егор смотрел
вперед -- рот плотно
сжат, глаза чуть прищурены.
Просторная изба.
Русская печь, лавки, сосновый пол, мытый, скобленый и
снова
мытый.
Простой
стол
с
крашеной
столешницей.
В
красном углу
--
Николай-угодник.
Старушка Куделиха долго подслеповато присматривалась к Любе, к Егору...
Егор был в темных очках.
-- Чего же, сынок, глаза-то прикрыл? -- спросила она. -- Рази
через их
видать?
Егор на это неопределенно пожал плечами. Ничего не сказал.
-- Вот мне велели, бабушка, разузнать все, -- сказала Люба.
Куделиха села на лавочку, сложила сухие коричневые руки на переднике.
-- Дак а чего узнавать-то? Мне плотют двадцать руб­лей... -- Она снизу,
просто посмотрела на Любу. -- Чего же еще?
-- А дети где ваши? У вас сколько было?
-- Шестеро, милая, шестеро. Одна вот теперь со мной живет, Нюра, а трое
в городах... Коля в Новосибирске на па­ровозе работает, Миша тоже там же, он
дома строит, а Вера
на
Дальнем Востоке, замуж
там вышла, военный
муж-то.
Фо­токарточку
недавно
прислали
-- всей семьей,
внучатки
уж большенькие,
двое: мальчик и девочка.
Старуха
замолчала, отерла рот краешком
передника, по­кивала маленькой
птичьей
головой, вздохнула. Она тоже умела уходить
в
мыслях
далеко --
и
ушла, перестала замечать гостей. Потом очнулась, посмотрела на Любу, сказала
-- так, чтоб не молчать, а то неловко молчать, о ней же и заботятся:
-- Вот... Живут. -- И опять замолчала.
Егор сидел на стуле у порога. Он как-то окаменел на этом стуле, ни разу
не шевельнулся, пока старуха говорила, смот­рел на нее.
-- А еще двое? -- спросила Люба.
-- А вот их-то... я и не знаю: живые они, сердешные ду­шеньки, или нету
их давно.
Старушка опять закивала
сухой головой, хотела, видно, скрепиться
и не
заплакать,
но
слезы
закапали ей на руки,
и ..далее 

<ght -->