была
вложена в дверную
ручку, вошел в комнату, повесил пиджак на ве­шалку и, чуть поддернув у колен
белые отглаженные брю­ки,
сел к столу. И стал просматривать газету. И сразу
наткнулся
на
статью
своего
шефа, "шефуни",
как
его
на­зывали
молодые
сотрудники.
И
стал
читать. И
по
мере того,
как
он
читал,
брезгливое
выражение на его лице усугубля­лось еще насмешливостью.
--
Боженька
мой!
--
сказал
он
вслух.
Взялся
за телефон,
набрал
внутренний трехзначный номер. Телефон сразу откликнулся:
-- Да. Яковлев.
-- Здравствуй! Кондрашин. Читал?
Телефон чуть
помедлил
и ответил со
значительностью, в
которой
тоже
звучала насмешка, но скрытая:
-- Читаю.
-- Заходи, общнемся.
Кондрашин
отодвинул
телефон,
вытянул
тонкие
губы
трубочкой,
еще
пошуршал
газетой, бросил ее
на стол
--
не­брежно
и подальше, чтоб видно
было, что она брошена и брошена небрежно...
Поднялся, походил по
кабинету.
Он,
пожалуй, слегка изображал из себя
кинематографического американца: все
он делал
чуть размашисто,
чуть
небрежно... Небрежно взял
в рот
сигарету
небрежно щелкнул дорогой зажигалкой, издалека небрежно бросил пачку
сигарет
на стол. И предметы слушались его: ложились, как ему хоте­лось, -- небрежно,
он делал вид, что он не отмечает этого, но он отмечал и был доволен.
Вошел Яковлев.
Они молча -- небрежно -- пожали друг другу руки. Яков­лев сел в кресло,
закинул ногу на ногу, при этом обнару­жились его красивые носки.
-- А? -- спросил Кондрашин, кивнув на газету. -- Каков? Ни одной свежей
мысли, болтовня с
апломбом, -- он, мо­жет быть, и походил бы на американца,
этот Кондрашин, если б
нос его,
вполне
приличный нос, не
заканчивался бы
вдруг этаким тамбовским
лапоточком, а
этот лапоточек
еще
и -- совсем
уж
некстати -- слегка розовел, хотя лицо Кондрашина было сытым и свежим.
-- Не говори, -- сказал Яковлев, джентльмен попроще. И качнул ногой.
-- Черт знает!.. -- воскликнул Кондрашин, продолжая
ходить по кабинету
и попыхивая сигаретой. -- Если нечего сказать, зачем тогда писать?
-- Откликнулся. Поставил вопросы...
-- Да вопросов-то нет! Где вопросы-то?
-- Ну как же? Там даже есть фразы: "Мы должны напрячь все силы...", "Мы
обязаны в срок..."
-- О да!
Лучше бы уж он напрягался в ресторане
-- кон­кретнее хоть. А
то именно -- фразы.
-- В ресторане -- это само собой, это потом.
--
И
ведь
не
стыдно!
--
изумлялся
Кондрашин.
--
Все
на полном
серьезе... Хоть
бы
уж попросил кого-нибудь, что
ли.
Одна трескотня, одна
трескотня,
ведь
так
даже для район­ной
газеты уже не пишут. Нет, садится
писать! Вот же Долдон Иваныч-то.
-- Черт
с ним, чего ты волнуешься-то? -- искренне спро­сил Яковлев. --
Дежурная статья...
-- Да противно все это.
-- Что ты, первый год замужем, что ли?
-- Все равно
противно. Бестолково, плохо, а вид-то,
по­смотри, какой,
походка
одна чего стоит. Тьфу!..
--
и Конд­рашин вполне по-русски помянул
"мать". --
Ну почему?! За
что? Кому польза от этого надутого дурака. Бык с
куриной головой...
-- Что
ты
сегодня? --
изумился
теперь
Яковлев. --
Какая тебя муха
укусила? Неприятности какие-нибудь?
-- Не знаю... -- Кондрашин сел к столу, закурил новую сигарету. -- Нет,
все в порядке. Черт
ее знает, просто взбе­сила эта статья. Мы как раз отчет
готовим, не знаешь, как концы с концами свести,
а этот, -- Кондрашин кивнул
на газету, -- дует свое... Прямо по морде бы этой статьей, по морде бы!..
-- Да, -- только и сказал Яковлев.
Оба помолчали.
-- У Семена не был вчера? -- спросил Яковлев.
-- Нет. Мне опять гостей бог послал...
-- Из деревни?
-- Да-а... Моя фыркает ходит, а что я сделаю? Не выго­нишь же.
-- А ты не так. Ты же Ожогина знаешь?
-- Из горкомхоза?
-- Да.
-- Знаю.
-- Позвони
ему, он гостиницу всегда устроит.
Я, как ко мне приезжают,
сразу звоню Ожогину -- и никс проблем.
-- Да
неудобно... ..далее 

<ght -->