вон микроскоп выдали... за ударную
рабо­ту...
--
Голос
супруги Ериной упал до жути -- она все поняла.
-- Они
выдадут!
-- разорялся
в
углу пьяный Сергей. --
Я в
прошлом
месяце
на сто тридцать процентов нарядов
назакрывал...
так? Вон Андрей не
даст соврать...
Все рухнуло в один миг и страшно устремилось вниз, в пропасть.
Андрей встал... Взял Сергея за шкирку и вывел из избы. Во дворе стукнул
его разок по затылку, потом спросил:
-- У тебя три рубля есть? До получки...
-- Есть... Ты за што меня ударил?
--
Пошли
в
лавку.
Кикимора
ты
болотная!..
Какого
хрена
пьяный
болтаешься по дворам?.. Эх-х... Чурка ты с глазами.
В эту ночь Андрей Ерин ночевал у Сергея.
Напились они с ним до соплей.
Пропили свои деньги, у кого-то еще зани­мали до получки.
Только на другой день, к обеду, заявился Андрей домой... Жены не было.
-- Где она? -- спросил сынишку
-- В город поехала, в эту... как ее... в комиссионку.
Андрей сел к столу, склонился на руки. Долго сидел так.
-- Ругалась?
-- Нет. Так, маленько. Сколько пропил?
--
Двенадцать рублей.
Ах,
Петька...
сынок...
--
Андрей
Ерин,
не
поднимая головы, горько сморщился,
заскрипел зу­бами. --
Разве
же
в этом
дело?! Не поймешь ты по малости своей... не поймешь...
-- Понимаю: она продаст его.
-- Продаст. Да... Шубки надо. Ну ладно -- шубки, ладно. Ничего... Надо:
зима скоро. Учись, Петька! -- повысил голос Андрей. -- На карачках, но ползи
в науку -- великое дело. У тя в копилке мелочи нисколь нету?
-- Нету, -- сказал Петька. Может, соврал.
-- Ну и ладно, -- согласился Андрей. -- Учись знай. И не пей никогда...
Да они и не пьют, ученые-то. Чего им пить? У их делов хватает без этого.
Андрей посидел еще, покивал грустно головой... И пошел в горницу спать.
Миль пардон, мадам!
Когда
городские
приезжают
в эти
края
поохотиться
и
спрашивают
в
деревне, кто бы мог походить с ними, показать места, им говорят:
-- А
вот Бронька Пупков... он
у нас мастак по
этим
делам. С
ним не
соскучитесь. -- И как-то странно улыбаются.
Бронька
(Бронислав)
Пупков,
еще
крепкий,
ладно
скро­енный
мужик,
голубоглазый, улыбчивый, легкий на ногу и на слово. Ему за пятьдесят, он был
на
фронте,
но покалечен­ная правая рука -- отстрелено два
пальца --
не с
фронта: пар­нем еще был на охоте, захотел пить (зимнее время), начал долбить
прикладом лед у берега.
Ружье держал за ствол,
два пальца
закрывали дуло.
Затвор
берданки был на
предохранителе,
сорвался и -- один
палец
отлетел
напрочь,
другой бол­тался на коже. Бронька сам
оторвал его. Оба
пальца --
указа­тельный и
средний -- принес домой и схоронил в огороде. И даже сказал
такие слова:
-- Дорогие мои пальчики, спите спокойно до светлого утра.
Хотел крест поставить, отец не дал.
Бронька много скандалил на своем веку,
дрался,
его часто
и нешуточно
бивали,
он
отлеживался,
вставал
и
опять носился
по
деревне
на
своем
оглушительном мотопеде ("педике") -- зла ни на кого не таил. Легко жил.
Бронька ждал городских охотников, как праздника. И когда они приходили,
он был
готов -- хоть на неделю, хоть на месяц.
Места здешние
он
знал как
свои восемь пальцев, охотник был умный и удачливый.
Городские
не скупились на
водку,
иногда
давали день­жат,
а если не
давали, то и так ничего.
-- На сколь? -- деловито спрашивал Бронька.
-- Дня на три.
-- Все будет, как в аптеке. Отдохнете, успокоите нервы.
Ходили дня по три, по четыре, по неделе. Было хорошо. Городские люди --
уважительные, с ними
не манило под­раться,
даже
когда выпивали.
Он любил
рассказывать им всякие охотничьи истории.
В самый последний день, когда справляли отвальную, Бронька приступал
к
главному своему рассказу.
Этого
дня он тоже ждал с великим нетерпением, изо всех сил крепился...
И когда он
наступал, желанный,
с утра слад­ко
ныло под сердцем, и Бронька
торжественно молчал.
-- Что это с вами? -- спрашивали.
-- Так, -- отвечал он. -- Где будем отвальную сообра­жать? На бережку?
-- Можно на бережку.
...
Ближе
к
вечеру
выбирали
уютное
местечко ..далее 

<ght -->