надо? Полкило на день? И потом, они
же черные будут, когда масла-то много, не пышные, какие же
это ола­дьи. Ну,
и взялись друг дружку учить. Я ей слово, она мне -- пять. Иди их переговори,
молодых-то: черта с рогами заму­чают своими убеждениями, прости, господи, не
к месту по­мянула рогатого. Где же мне набраться таких убеждениев? А мужа не
кормит! Придет,
бедный, нахватается чего попа­ди, и все.
А то и вовсе:
я,
говорит, в столовку забежал. Ах ты, думаю, образованная!
Вертихвостки вы, а
не
образован­ные, --
старушка
помолчала
и
еще
добавила
с
сердцем: --
Прокломации! Только подолом
трясти умеют. Как же это так-то? -- повернулась
она ко мне. -- Вот и знают много, и вроде и понимают все на свете, а жить не
умеют. А?
-- Да где они там
знают много! -- сказал
я
тоже со зло­стью.
-- Там
насчет знаний-то... конь не валялся.
-- Да вон по сколь годов учатся!
-- Ну и что? Как учатся, так и знают. Для знаний, что ли, учатся-то?
--
Ну да, в
колхозе-то неохота
работать, -- согласилась старушка. --
Господи, господи... Вот жизнь
пошла! Лишь ба день
урвать, а там хоть трава
не расти.
Мы долго
молчали. Старушка ушла
в свои
думы, они пригнули
ее ниже к
земле, спина сделалась совсем покатой; она не
шевелилась, только голова все
покачивалась и по­качивалась.
Опять где-то
звякнул колокол. Старушка
подняла голо­ву, посмотрела
в
дальний
конец
кладбища,
где
стояла
в
де­ревьях
маленькая
заброшенная
церковка, сказала негромко:
-- Сорванцы.
-- Ребятишки, что ли?
-- Да ну, лазиют
там...
Пойду
палкой
попру, -- старушка
поднялась,
посмотрела на меня. -- Ты один-то не сиди тут больше, а то мне как-то... все
думать буду: сидит кто-то воз­ле моей могилки. Не надо.
-- Нет, я тоже пойду. Хватит.
-- Ага.
А то все
как-то думается... --
вроде извиняясь, еще
сказала
старушка. И пошла по дорожке, совсем малень­кая, опираясь на свою палочку. А
шла все же податливо, скоро. Я посмотрел ей вслед и пошел своей дорогой.
Начальник
С утра нахмурилось; пролетел сухой мелкий снег. И стало зловеще тихо. И
долго было
тихо.
Потом
началось...
С гор со­рвался упругий,
злой ветер,
долина загудела. Лежалый снег поднялся в воздух, сделалось темно.
Двое суток на земле
и
на небе ревело, выло. Еще
нестарые, крепкие на
вид
лесины начинали вдруг с криком кло­ниться и медленно ложились, вывернув
рваные корни. В лесу отчаянно скрипело, трещало.
Одиннадцать человек лесорубов с дальней делянки оста­лись без еды.
Еще
до
бурана,
объезжая
работы, к ним
заехал начальник
участка, сказал, что
машина
с продуктами
к
ним
вышла. И начался
буран.
Начальник остался на
делянке.
Двенадцать
человек, коротая время, спали, курили,
"за­бивали
козла",
слонялись из угла в угол. Разговаривали мало. Когда сорвало крышу с избушки,
малость поговорили.
--
Долго держалась,
--
сказал начальник, с треском вы­ставляя
кость
домино на грубо струганный стол из плах.
--
Держалась, держалась, держалась, --
повторил лесоруб
с
огромными
руками, мучительно раздумывая, какую кость выставить. И
тоже так треснул об
стол, что весь рядок
глазас­тых шашек подпрыгнул. Четверо
игроков
молчком
аккуратно
восстановили
его.
Потом
задумался
третий...
Тоже
с
треском
выставил кость и сказал:
-- Додержалась!
-- Угорела! -- сказал четвертый и выставил не думая. -- Считайте яйца.
На третьи сутки чуть вроде поослабло.
Начальник надел полушубок, вышел на улицу. Минут
де­сять его не
было.
Вернулся, выбил из шапки снег, снял полу­шубок. Все ждали, что он скажет.
-- Надо ехать, -- сказал начальник. -- Кто?
Трактористов
было
двое:
Колька
и Петька.
Колька глянул
на Петьку,
Петька -- на Кольку. Оба ребята молодые, здоро­вые.
-- Что, стихает?
--
Маленько стихает. -- Начальник посмотрел
на Кольку, усмехнулся. --
Ну кто?
-- Ладно -- я, -- сказал Колька; один раз Колька, пользу­ясь переездом,
крупно
подкалымил
на тракторе -- перевез сруб и пару дней гулял, а сказал,
что
стоял
с
пробитой прокладкой. Большеротый начальник знал
это и всякий ..далее 

<ght -->