на
берегу
красивой
стремительной реки,
раскладывали костерок. Пока варилась щерба из чебачков,
пропускали по первой, беседо­вали.
Бронька, опрокинув два алюминиевых стаканчика, заку­ривал...
--
На
фронте приходилось бывать?
--
интересовался
он как бы
между
прочим.
Люди
старше
сорока почти
все были
на фронте, но он
спрашивал и
молодых: ему надо было начи­нать рассказ.
--
Это с фронта у вас?
-- в
свою очередь спрашивали его, имея в виду
раненую руку
--
Нет. Я на фронте санитаром был.
Да... Дела-делиш­ки... --
Бронька
долго молчал. -- Насчет покушения на Гит­лера не слышали?
-- Слышали.
-- Не про то. Это когда его свои же генералы хотели кок­нуть?
-- Да.
-- Нет. Про другое.
-- А какое еще? Разве еще было?
-- Было. -- Бронька подставлял свой алюминиевый ста­канчик под бутылку.
-- Прошу плеснуть. -- Выпивал.
-- Было,
дорогие товарищи,
было.
Кха! Вот
настолько пуля от головы прошла. -- Бронька показывал кончик мизинца.
-- Когда это было?
-- Двадцать пятого июля тыща девятьсот сорок третьего года.
-- Бронька
опять
надолго
задумывался, точно вспоми­нал
свое
собственное,
далекое и
дорогое.
-- А кто стрелял?
Бронька не слышал вопроса, курил, смотрел на огонь.
-- Где покушение-то было?
Бронька молчал.
Люди удивленно переглядывались.
--
Я стрелял,
--
вдруг говорил
он.
Говорил негромко, еще некоторое
время смотрел
на
огонь, потом поднимал
глаза...
И
смотрел, точно
хотел
сказать: "Удивительно? Мне самому удивительно!" И как-то грустно усмехался.
Обычно долго молчали, глядели на Броньку. Он курил, подкидывая палочкой
отскочившие угольки
в
костер... Вот
этот-то момент
и
есть самый жгучий.
Точно стакан чистейшего спирта пошел гулять в крови.
-- Вы серьезно?
-- А
как вы думаете? Что я, не знаю, что бывает за иска­жение истории?
Знаю. Знаю, дорогие товарищи.
-- Да ну ерунда какая-то...
-- Где стреляли-то? Как?
-- Из "браунинга"... Вот так --
нажал пальчиком,
и -- пук! -- Бронька
смотрел серьезно
и грустно
-- что
люди та­кие недоверчивые. Он же
уже не
хохмил, не скоморошничал.
Недоверчивые люди терялись.
-- А почему об этом никто не знает?
-- Пройдет еще сто лет, и тогда много будет
покрыто мраком.
Поняли? А
то
вы не знаете... В
этом-то вся трагедия, что
много героев остаются
под
сукном.
-- Это что-то смахивает на...
-- Погоди. Как это было?
Бронька знал, что все равно захотят послушать. Всегда хотели.
-- Разболтаете ведь?
Опять замешательство.
-- Не разболтаем...
-- Честное партийное?
-- Да не разболтаем! Рассказывайте.
-- Нет, честное партийное? А
то у
нас в деревне народ знаете какой...
Пойдут трепать языком.
-- Да все
будет в порядке!
--
Людям уже
не терпелось по­слушать. --
Рассказывайте.
-- Прошу плеснуть. -- Бронька опять подставлял
стакан­чик. Он выглядел
совершенно трезвым. --
Было это, как
я
уже сказал,
двадцать пятого
июля
сорок третьего года. Кха! Мы
наступали.
Когда наступают,
санитарам больше
работы. Я в тот день приволок в лазарет человек двенадцать... Принес
одного
тяжелого лейтенанта,
положил в
палату... А в палате был какой-то
генерал.
Генерал-майор. Рана
у него была
не­большая --
в ногу задело, выше колена.
Ему как раз перевяз­ку делали. Увидел меня тог генерал и говорит:
-- Погоди-ка, санитар, не уходи.
Ну, думаю, куда-нибудь надо ехать, хочет, чтоб я его под­держивал. Жду.
С генералами жизнь намного интересней: сразу вся обстановка как на ладони.
Люди
внимательно
слушают.
Постреливает,
попыхивает
веселый огонек;
сумерки
крадутся
из
леса,
наползают
на воду,
но
середина
реки, самая
быстрина,
еще
блестит, свер­кает,
точно огромная
длинная
рыбина несется
серединой ре­ки, играя в сумраке серебристым телом своим.
--
Ну перевязали генерала...
Доктор ему: "Вам надо поле­жать!" -- "Да ..далее 

<ght -->