остальные, человека два-три, --
в бечеву. Впрочем, мне и нравилось больше в
бечеве, правда, там горсть
смородины на ходу слупишь, там
второпях
к воде
при­падешь
горячими губами, там надо вброд
через
протоку -- по пояс... Да
еще сорвешься с
осклизлого валуна да с головой ухнешь...
Хорошо именно то,
что все это на ходу, не
нарочно, не для удовольствия. А главное,
ты,
а не
тот, на корме, ос­новное-то дело делаешь...
Эх, папка, папка! А вдруг да у него
не так все хорошо пойдет в городе?
Ведь едем-то мы
-- попробовать. Еще неиз­вестно, где
он там работу найдет,
какую работу? У него
ни грамоты большой, ни специальности. И вот надо же --
по­перся в город и еще с собой трех человек потащил. А сам ни­чего не знает,
как
там будет.
Съездил
только, договорился с квартирой,
и
все.
И
мама
тоже...
Куда
согласилась? Послед­нее время, я
слышал,
все
шептались
по
ночам: она вроде не соглашалась. Но ей хотелось выучиться
на портниху,
а в
го­роде
есть курсы...
Вот
этими
курсами-то он ее и донял.
Со­гласилась.
Попробуем,
говорит. Ничего, говорит,
продавать
не
будем, лишнее,
что не
надо, рассуем для хранения
по род­ным
и поедем, попробуем. А папке страсть
как охота куда-нибудь на фабрику или в мастерскую какую -- хочется ему стать
рабочим, и все тут. Ну, вот и едем.
...
Приехали
в
город затемно. Я
не
видел его. Папка
чудом находил
дорогу: сворачивали
в
темные переулки,
громыхали
колесами
по
булыжнику
улиц... Раза
два
он
только
спраши­вал у
встречных,
встречные объясняли
что-то
на тарабарском
языке:
надо
еще до конца
Осоавиахимовской,
потом
свер­нуть к
Казармам, потом будет
Дегтярный... Папка возвра­щался
к нам и
говорил, что все правильно -- верно едем. Мы с Талей и мама притихли. Только
папка один храбрился, гром­ко говорил... Наверно, чтоб подбодрить нас.
По бокам
темных улиц и переулков
стояли за заборами большие
дома.
В
окнах яркий свет.
-- Господи, да когда же приедем-то? -- не выдержала ма­ма. Это же самое
удивляло
и меня: казалось, что мы, пока едем по городу, проехали пять таких
деревень, как наша. Вот он, город-то!
-- Скоро, скоро, -- бодрится папка. -- Еще свернем на одну улицу, потом
в переулок -- и дома.
Дома!.. Смелый он человек, папка. Я его уважаю. Но за­тею его с городом
все-таки не могу принять. Страшно здесь, все чужое, можно легко заблудиться.
Не заблудились. Подъехали к большому дому, папка ос­тановил коня.
-- Здесь. Счас скажу, что приехали...
-- Скорей там, -- велит мама.
-- Да скоро! Скажу только...
В переулке темно.
Я чувствую, мама боится, и сам тоже начинаю бояться.
Одной Тале -- хоть бы хны.
-- Мам, мы тут жить станем?
-- Тут, доченька... Заехали!
-- Уговори ты его назад, домой, -- советую я.
-- Да теперь уж... Вот дура-то я, дура!
Папки, как
на грех, долго нету. В доме горит свет, но за­бор
высокий,
ничего в окнах не видать.
Наконец появился папка... С ним какой-то мужик.
-- Здравствуйте, -- не
очень приветливо
говорит му­жик. -- Заезжай, я
покажу, куда ставить. Барахла-то много?
-- Откуда!.. Одежонка кой-какая да постелишка.
-- Ну, заезжайте.
Пока
перетаскивают
наши
манатки,
мы сидим с
Талей в большой,
ярко
освещенной
комнате
на
сундуке
в
углу.
В
ком­нату
вошел
долговязый
парнишка... с самолетом. Я прирос к сундуку.
-- Хочешь подержать? -- спросил парнишка.
Самолет
был легкий,
как
пушинка, с тонкими размашис­тыми крыльями, с
винтиком впереди... Таля тоже потянулась к самолету, но долговязый не дал.
-- Ты изломаешь.
Таля захныкала и все тянулась к самолету -- тоже подер­жать. Долговязый
был
неумолим.
И
во
мне вдруг пробуди­лось чудовищное подхалимство,
и
я
сказал строго:
--
Ну
чего
ты? Изломаешь,
тогда ..далее 

<ght -->