Василий Шукшин. Рассказы


попер
на
лобастого, терпеливого:
--
А ты
думай! Думай! Он поплавит
капусту, а
волк здесь козу съест!
Думай!.. У тя ж голова на плечах, а не холодиль­ник.
Лобастый медленно смеется.
Этот лобастый --
он
какой-то
загадочный.
Иногда
этот
человек
мне
кажется
умным,
глубоко,
тихо умным,
самосто­ятельным.
Я
учусь
у
него
спокойствию. Сидим, например, в курилке, курим. Молчим. Глухая ночь... Город
тяжело спит. В такой час,
кажется, можно понять,
кому
и зачем надо бы­ло,
чтоб
завертелась,
закружилась, закричала
от
боли и ра­дости эта огромная
махина -- Жизнь. Но только -- кажется. На самом деле сидишь, тупо смотришь в
паркетный пол и думаешь черт
знает
о
чем.
О том, что вот -- ладили
этот
пар­кет рабочие, а о
чем они тогда говорили? И вдруг
в эту
ми­нуту, в эту
очень точную
минуту из каких-то тайных своих
глубин Лобастый произносит...
Спокойно, верно, обду­манно:
-- А денечки идут.
Пронзительная, грустная правда.
Завидую
ему. Я
только могу запоздало
вздохнуть и поддакнуть:
-- Да. Не идут, а бегут, мать их!..
Но не я первый додумался, что они так вот
-- неповто­римо, безоглядно,
спокойно -- идут. Ведь
надо
прежде
мно­го наблюдать, думать,
чтобы тремя
словами -- верно и
во­время сказанными
-- поймать за
руку
Время.
Вот же
черт!
Лобастый медленно (он как-то умеет -- медленно, то есть не кому-нибудь,
себе) смеется.
-- Эх, да не зря бы они бежали! А?
-- Да.
Только и всего.
Лобастый отломал две
войны -- финскую и
Отечествен­ную. И, к примеру,
вся финская кампания, когда я
попро­сил его рассказать, уложилась у
него в
такой... компактный, так, что ли, рассказ:
-- Морозы стояли!..
Мы палатку натянули, чтоб для мас­кировки, а там у
нас
была
печурка самодельная. И
мы
от пу­шек
бегали туда
погреться
--
каждому пять
минут.
Я
при­шел,
пристроился сбочку,
задремал.
А
у меня
шинелька -- только выдали, новенькая. Уголек отскочил, и
у меня
от это вот
место все выгорело. Она же -- сукно -- шает, я не учуял. Новенькая шинель.
-- Убивали же там!
-- Убивали. На то война. Тебе уколы делают?
-- Делают.
-- Какие-то слабенькие теперь уколы. Бывало, укол сде­лают,
-- так три
дня до
тебя не дотронься: все болит. А
счас сделают -- в башке не гудит, и
по телу ничего не слышно.
...И вот Носатый прет на Лобастого:
-- Да их же нельзя вместе-то! Их же... Во дает! Во тункель-то!
-- Не ори, -- советует Лобастый. -- Криком ничего не возьмешь.
Носатый
-- это не
загадка,
но
тоже...
ничего себе
челове­чек. Все
знает. Решительно
все. Везде и всем дает поясне­ния; и когда он кричит, что
волк
съест
козу,
я как-то
по-осо­бенному
отчетливо
знаю,
что волк это
сделает --
съест. Аккуратно съест, не будет
рычать, но съест. И косточками
похрустит.
-- Трихопол?! -- кричит Носатый в столовой. -- Это -- для американского
нежного желудка, но не для
нашего. При чем тут трихопол, если я
воробья
с
перьями могу перева­рить! -- и таков дар у этого человека -- я
опять вижу и
слышу, как трепещется живой еще воробей и исчезает в желез­ном его желудке.
Третья
бледно-зеленая
пижама --
это
Курносый.
Тот
все
вспоминает
сражения
и
обожает
телевизор.
Смотрит, при­открыв
рот. Смотрит с
таким
азартом,
с
такой
упорной
непосредственностью,
что
все ..далее 




Все страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212

На главную страницу

Жизнь в датах | Генеалогия | Энциклопедия | Публикации | Фотоархив | Сочинения | Сростки | Жалобная книга | Ссылки



Hosted by uCoz<ght -->