слабость, --
заметила
старуха.
--
Может,
зарубим
курку
--
сварю
бульону?
Он
ить
скусный
свеженькой-то... А?
Старик подумал.
-- Не надо. И поесть не поем, а курку решим.
-- Да Бог уж с ей, с куркой! Не жалко ба...
-- Не надо, -- еще раз сказал старик. -- Лучше дай мне полрюмки вина...
Может, хоть маленько кровь-то заиграет.
-- Не хуже ба...
-- Ничо. Может, она хоть маленько заиграет.
Старуха достала
из шкафа четвертинку, аккуратно за­ткнутую
пробкой. В
четвертинке было чуть больше половины.
-- Гляди, не хуже ба...
-- Да когда с водки хуже бывает, ты чо! -- Старика досада взяла. -- Всю
жизнь трясетесь
над ей,
а не понимаете:
вод­ка --
это
первое лекарство.
Сундуки какие-то...
--
Хоть счас-то не ерепенься! -- тоже
с
досадой сказала старуха.
--
"Сундуки"... Одной
уж
ногой
там стоит,
а ишо шебаршит кого-то.
Не велел
доктор волноваться-то.
-- Доктор... Они вон и помирать не велят, доктора-то, а люди помирают.
Старуха налила полрюмочки водки, дала старику. Тот хлебнул -- и чуть не
захлебнулся.
Все обратно вылилось. Он долго
лежал
без
движения.
Потом с
трудом сказал:
-- Нет, видно, пей, пока пьется.
Старуха смотрела на него
горько и жалостливо.
Смотре­ла,
смотрела
и
вдруг всхлипнула:
-- Старик...
А, не
приведи Господи, правда помрешь,
чо же
я одна-то
делать стану?
Старик
долго
молчал,
строго
смотрел
в
потолок.
Ему
трудно
было
говорить. Но ему хотелось поговорить хорошо, обстоятельно.
-- Перво-наперво:
подай
на
Мишку на алименты.
Скажи: "Отец помирал,
велел тебе докормить мать до конца". Скажи. Если он, окаянный, не очухается,
подавай на алименты. Стыд стыдом, а дожить тоже надо. Пусть
лучше ему будет
стыдно.
Маньке
напиши,
штоб
парнишку
учила.
Парнишка
смышленый,
весь
"Интернационал" назубок
знает. Скажи: "Отец велел учить". -- Старик устал и
долго
опять
лежал
и
смотрел
в
потолок.
Выражение
его
лица
было
торжествен­ным и строгим.
-- А Петьке чего
сказать? -- спросила старуха, вытирая слезы; она тоже
настроилась говорить серьезно и без слез.
-- Петьке?.. Петьку не трогай -- он сам едва концы с кон­цами сводит.
-- Может, сварить бульону-то? Егор зарубит...
-- Не надо.
-- А чего, хуже становится?
-- Так
же. Дай
отдохну маленько. -- Старик закрыл
глаза
и медленно,
тихо дышал. Он правда походил на мертвеца: ка­кая-то отрешенность, нездешний
какой-то покой были на лице его.
-- Степан! -- позвала старуха.
-- Мм?
-- Ты не лежи так...
--
Как не
лежи, дура? Один помирает, а
она --
не лежи
так. Как мне
лежать-то? На карачках?
-- Я позову Михеевну -- пособорует?
-- Пошли вы!.. Шибко он мне много добра исделал... Курку своей Михеевне
задарма сунешь... Лучше эту курку-то Егору отдай -- он мне могилку выдолбит.
А то кто долбить-то станет?
-- Найдутся небось...
-- "Найдутся". Будешь потом по деревне полоскать -- кому охота на таком
морозе долбать. Зимнее дело... Что бы летом-то!
-- Да ты чо уж, помираешь, что ли! Может, ишо оклемаисся.
--
Счас
-- оклемался. Ноги вон
стынут... Ох,
Господи, Господи!.. --
Старик глубоко вздохнул. -- Господи... тяжко, прости меня, грешного.
-- Степан,
ты покрепись
маленько. Егор-то
говорил: "Не думай
всякие
думы".
-- Много он понимает! Он здоровый как бык.
Ему скажи: не помирай -- он
не помрет.
-- Ну, тада прости меня, старик, если я в чем виноватая...
-- Бог простит, -- сказал старик часто слышанную фразу. Ему еще
что-то
хотелось сказать, что-то очень нужное, но он как-то стал странно смотреть по
сторонам, как-то нехорошо забеспокоился...
-- Агнюша,
-- с
трудом
сказал
он,
-- прости
меня...
я ..далее 

<ght -->