паспорт... Славка
тоже уехал
и больше
на
каникулы
не
приезжал.
Серега
по-прежнему
ра­ботает
на
тракторе, орудует этой
своей
культей
не хуже
прежнего. О Кларе никогда ни с кем не говорит. Только один
раз поругался с мужиками.
-- Говорили тебе, Серьга: злая она...
-- Какая она злая-то?! -- вдруг вскипел Серега. -- При чем тут злая-то?
-- А какая она? Добрая, что ли?
-- Да при чем тут -- добрая, злая? В злости, что ли, дело?
-- А в чем же?
--
Ни
в чем! Не знаю, в чем... Но не в злости же дело. Есть же другие
какие-то слова...
Нет,
заталдычили
одно:
злая,
злая.
Может,
наоборот,
добрая: брату хотела помочь.
-- Серьга, -- поинтересовались, -- а вот ты
же
это... лю­бил
ее... А
если б счас приехала, простил бы?
Серега промолчал на это. Ничего не сказал.
Тогда мужики сами принялись рассуждать.
-- Что она, дура, что ли, -- приедет.
-- А что? Подумает -- любил...
-- Ну, любил, любил.
Он
любил, а
она
не
любила Она уже испорченный
человек
--
на
одном
все
равно
не
остановится.
Если
смолоду
человек
испортился, это уже гиблое дело. Хоть мужика возьми, хоть бабу -- все равно.
Она иной раз и сама не хочет, а делает.
-- Да, это уж только с середки загнить, а там любой ветерок пошатнет.
-- Воли им дали много!
--
с сердцем сказал Костя Биби­ков, невзрачный
мужичок, но очень дерзкий на слово. -- Дед Иван говорит: счас хорошо живется
бабе
да
корове,
а
коню и
мужику плохо.
И
верно.
Воли
много,
они
и
распус­тились. У
Игнахи вон Журавлева
--
тоже:
напилась
дура, опозорила
мужика -- вел ее
через всю деревню. А потом на его же: "А зачем
пить много
разрешал!" Вот как!..
-- А молодые-то!.. Юбки эти возьми -- посмотришь, иде-ет...Тьфу!
Серега
сидел в
сторонке,
больше не
принимал
участия
в
разговоре.
Покусывал травинку,
смотрел вдаль куда-то.
Он думал: что
ж,
видно, и это
надо было испытать в жизни.
Но если
бы еще раз налетела такая буря, он
бы
опять растопы­рил ей руки -- пошел бы навстречу. Все же, как ни больно было,
это
был праздник. Конечно, где
праздник,
там
и по­хмелье, это
так... Но
праздник-то был? Был. Ну и все.
OCR: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского
Бессовестные
Старик
Глухов
в
шестьдесят
восемь
лет
овдовел. Схоро­нил старуху,
справил поминки... Плакал. Говорил:
-- Как же я теперь буду-то? Один-то?
Говорил
--
как
всегда говорят овдовевшие
старики. Ему
правда
было
горько, очень горько, но все-таки он не думал о том,
"как он теперь будет".
Горько было, больно, и все. Вперед не глядел.
Но прошло время, год прошел, и старику и впрямь ста­ло невмоготу. Не то
что он -- затосковал... А, пожалуй, затосковал. Дико стало одному в
большом
доме. У него был сын, младший (старших побило на войне), но он жил в городе,
сын, наезжал изредка -- картошки взять, капусты соленой, огурцов, медку
для
ребятишек (старик
держал шесть ульев), сальца домашнего. Но
наезды эти
не
радовали
старика,
раз­дражали.
Не
жалко
было
ни
сальца,
ни меда,
ни
огурцов... Нет.
Жалко и грустно, и обидно, что
родной сын -- вроде уж и не
сын, а
так -- пришей-пристебай. Он давал сыну
саль­ца,
капусты... Выбирал
получше. Молчал,
скрепив
сердце, не
жаловался. Ну,
пожалуйся он,
скажи:
плохо, мол, мне, Ванька, душа чего-то... А чего он, Ванька? Чем поможет? Ну, ..далее 

<ght -->