ста­рик смотрел на него... Внимательно.
Грустно.
-- Ну, пойду, -- еще раз сказал Анисим.
-- Ну, давай, -- сказал
городской. -- Ну и... прощай. -- Посмотрел еще
раз в
самые
глаза Анисиму, ничего
больше не сказал,
пожал
крепко руку и
скоро пошел в гору, к дороге. Вышел к дороге, оглянулся,
постоял и пошел. И
пропал за поворотом.
Старик косил допоздна.
Потом пошел домой.
Дома старуха с нетерпением -- видно было -- ждала его.
--
К
нам
какой-то
человек приезжал!
-- сказала
она,
едва
старик
показался
в
воротчиках. --
На
длинной
автонобиле. Тебя спрашивал.
Где,
говорит, старик твой?
Анисим сел на порожек, опустил на землю узелок свой...
-- В шляпе? Старый такой...
-- В шляпе. В кустюме такой... Как учитель.
Старик долго
молчал,
глядя
в
землю, себе под ноги. Те­перь-то вот и
вспомнилась та странная
схожесть,
что удивила давеча днем. Теперь-то она и
вспомнилась! Только... неуже­ли же?!
-- Не Гринька ли был-то? Ты ничего не заметила?
-- Господь с тобой!.. С ума спятил. С того света, што ли?
С бабой
лучше не говорить
про всякие догадки души
--
не поймет. Ей,
дуре, пока
она молодая,
неси, не стыдись са­мые дурацкие
слова --
верит;
старой
--
скажи попробуй про
самую свою
нечаянную думу:
сам моментально
дураком ста­нешь.
-- Уехал он?
-- Уехал. Этто после обеда пошла...
"Неужто Гринька? Неужто он был?"
Всю ночь старик не сомкнул глаз. Думал. К утру решил: нет, похожий.
Мало ли похожих! Да
и что бы ему не признаться? Мо­жет, душу
не хотел
зазря бередить? Он смолоду чудной был...
"Неужто Гринька?"
Через неделю старикам пришла телеграмма:
"Квасову Анисиму Степановичу.
Ваш
брат
Григорий Степанович скончался двенадцатого. Просил передать.
Семья Квасова".
Брат был. Гринька.
OCR: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского
Жил человек...
Вот как бывает...
Вчера
видел
человека,
обедал с ним
по соседству,
потом курили
в
курилке... У
него
больное серд­це,
ему тоже не
надо
бы
курить, но русский
человек
как-то
странно
воспринимает эти советы врачей
насчет
курева: слушает, соглашается, что --
да, не
надо бы...
И спокойно
курит. Мы про это курево много толкуем в курилке -- иро­низируем.
-- Не
пей, не
кури,
--
насмешливо говорит какой-нибудь
закоренелый
язвенник, -- а чего же тогда остается?
Тут чуть не хором все:
-- По одной доске ходи -- на цыпочках!
-- Смоли да к стенке станови.
-- А если я вот с таких вот лет втянулся в эту гадость?! Ку­да я теперь
без этого?
Наговоримся так,
накуримся всласть,
и
пойдут разгово­ры в сторону от
курева,
в
жизнь
вообще:
разные
случаи
вспоминаются,
разные
смешные
истории... А иногда и не смешные. Один
был -- сухонький, голубоглазый,
все
покаш­ливал...
А
покашливал
очень
нехорошо:
мелко,
часто
--
вроде
прокашляется, а в горле все посвистывает, все что-то там мешает ему, и никак
он
не может вздохнуть глубоко и вольно.
Когда он так покашливал, на него с
сочувствием поглядывали, но старались, чтобы он не заметил этого со­чувствия
-- он
не
нуждался в
нем.
Один раз
он
отматерил
ка­кого-то в полосатой
шелковой пижаме. Тот вылетел с сострадательным поучением:
-- Вам бы не надо курить-то...
-- А чего мне надо? -- спросил тот, глядя серьезно на по­лосатого.
-- Ну, как?.. Не знаю, чего надо, но курить...
-- Не знаешь, тогда не вякай, -- просто сказал больной человек с синими
глазами.
-- А то много вас
-- с совета­ми... -- и он еще сказал полосатому
несколько
разных
слов --
выругался, ..далее 

<ght -->