-- Ты чо? Ненормальная какая-то...
--
Лежи, лежи...
нормальный!
-- обиделась мать.
И
опять полезла
в
торбочку и
стала вынимать
оттуда шанежки
и пи­рожки. -- Изба-то завалится
скоро... Нормальный!..
-- Все, на эту тему больше не реагирую, -- отрезал Гринька.
На
другой день Гриньке
принесли газету, где была не­большая заметка о
нем.
В
ней
рассказывалось,
как
он,
Гринька,
рискуя
жизнью,
спас
государственное
имущество.
Называ­лась
заметка
"Мужественный
поступок".
Подпись: "А. Сильченко".
Гринька прочитал заметку и спрятал газету под подушку.
-- Не в этом же дело, -- проворчал он.
А.
Сильченко не
пришла. Гринька ждал ее
два
дня,
потом
понял:
не
придет.
-- Не уважаю стиляг, -- сказал он белобрысому.
Тот поддакнул:
-- Я их вообще не перевариваю.
Гринька вынул из тумбочки лист бумаги и спросил детину:
-- Стихи любишь?
-- Нет, -- признался тот.
-- Надо любить, -- посоветовал Гринька, -- вот слушай:
Мечтал ли в жизни я когда
Стать стихотворцем и поэтом;
Двадцать пять лет из-под пера не шла строка,
А вот сейчас пишу куплеты.
Белобрысый слушал нахмурившись.
-- Ну как? -- спросил Гринька.
-- Ничего, -- похвалил детина. -- Это кому ты?
Гринька промолчал на это. Положил
лист на
тумбочку,
взял
карандаш и
стал смотреть в потолок.
-- Поэму
буду сочинять, --
сказал он. --
Про
свою
жизнь. Все равно
делать нечего.
OCR: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского
И разыгрались же кони в поле
И разыгрались же кони в поле,
Поископытили всю зарю.
Что они делают?
Чью они долю
Мыкают по полю?
Уж не мою ль?
Тихо в поле.
Устали кони...
Тихо в поле --
Зови, не зови.
В сонном озере, как в иконе, --
Красный оклад зари.
Минька учился
в Москве на артиста. Было начало лета. Сдали экзамен
по
мастерству. Минька шел
в
общежитие, перебирал в памяти
сегод­няшний день.
Показался он хорошо, даже отлично. На душе было легко. Мерещилась черт знает
какая судьба -- красивая. Силу он в себе чуял большую.
"Прочитаю за
лето двадцать книг по искусству, -- думал он, -- измордую
классиков, напишу для себя пьесу из кол­хозной жизни -- вот тогда поглядим".
В общежитии его ждал отец, Кондрат Лютаев.
Кондрат ездил на курорт и по пути завернул к сыну. И
те­перь
сидел на
его кровати
--
большой,
загоревший,
в
босто­новом костюме,
-- ждал. От
нечего делать смотрел
какой-то
иностранный
журнал с картинками.
Слюнявил
губой толс­тый прокуренный палец и перелистывал гладкие тоненькие
страницы.
Когда попадались голые
женщины, он вниматель­но
разглядывал
их,
поднимал
массивную
голову и
смотрел на одного из Минькиных товарищей, который лежал
на
своей кровати
и
читал. Подолгу смотрел, пристально. Глаза
у
Кондрата
неожиданно голубые -- как
будто не
с этого лица. Он
точно хотел
спросить
что-то, но
не
спрашивал. Опять
слюня­вил
палец и осторожно переворачивал
страницу.
Кондрат Лютаев
лет
семь
уж был
председателем большу­щего
колхоза в
степном Алтае. Дело поставил
крепко, его хвалили, чем Кондрат в душе сильно
гордился. В прошлом году, когда
Минька, окончив десятилетку, ни с того ни с
сего заявил, что едет учиться
на артиста, они
поругались. Кондрат не понял
сына, хотя честно
пытался понять.
"Да
ты спроси у
меня-а! --
орал тогда
Кондрат
и стучал
себя в грудь огром­ным, как чайник, кулаком. -- Ты у меня
спроси:
я
их видел-перевидел, этих артистов! Они
к
нам на фронте
каждую
неде­лю приезжали. Все ..далее 

<ght -->