взяла.
Он
теперь отчетливо знал: правда его, а ложь, лохматая, бессовестная, поднялась
и
рычит.
И
вот -- быва­ли мгновения, когда
Генка с
радостным изумлением
убеж­дался,
что
плохо знает себя
(он
про
себя
думал,
что
безна­дежно
трусоват), -- вот он, проглотив испуг, спокойно,
смело
посмотрел
в
глаза
крайне обозленного человека. По­смотрел и крепко, и насмешливо сказал:
-- Раб
божий...
да ты
прямо как с цепи сорвался. Чего ты?
Господь с
тобой,
батюшка,
опомнись. Что я такого сказал? Сказал, что
бывают случаи,
когда баптисты,
например,
сбивают
с толку... У них
-- тоже Христос, -- и
слова Генкины наливались
покоем, силой. Он чувствовал, как он убеди­телен и
правдив. И смелел больше, и пошел
добирать всю
правду, до дна. -- Но
ведь
нет же ни баптизма,
ни нормаль­ного христианства -- это же ложь, у тебя-то.
Ложь! Дядя Гриша, милый,
ну зачем же ложь-то? Ведь ты же мужик, крестьянин,
труженик,
ну
зачем же
ложь-то? -- Генка
по­чувствовал, что к глазам
его
подступают слезы.
Но это не остановило
его, а даже как-то
придало
силы и
совсем
рас­ковало на желанную,
злую правду,
на святую
правду, на большую
правду. Даже дядя Гриша
оторопел и слушал.
Ред­костное вырывалось из груди
Генкиной -- нечто дорогое, свободное, наболевшее. -- Как же жить-то,
люди?!
-- Ген­ка скривился, заплакал... Но он не злился на слезы, они только мешали
ему, он их
торопливо
смахивал ладошкой. -- Как же
нам
жить-то?! Когда --
раз, и соврал, ничего не
сто­ит! А? -- Генка встал, потому что сидеть стало
тесно, душ­но. -- Ты меня упрекаешь...
все упрекают: зачем институт бросил?
Не
хочу врать! Раз я не чувствую, что мне это поза­рез нужно, что же я буду
притворяться-то? Мне
без дипло­ма тоже интересно
жить. Но почему же... Эх!
Взял,
выдумал:
верю.
В
кого?! За-че-ем?
Всю жизнь
под
конец
опозорил
враньем... Да зачем тебе это надо-то? Убей, не пойму: зачем? И
почему... Да
взял вон
топор в
руки
--
и под
Быстрянский мост: грабить.
Лучше
ведь.
Безгрешнее. Ты в бога
поверил, го­воришь... А что ты с ним сделал! В горшок
его
глиняный
пре­вратил
--
щей сварить.
Ни себя не
пощадил,
ни... Вот
си­дишь,
хлопаешь
глазами -- как
про
тебя думать? Как про
всех про
нас
думать?
Врать
умеем.
Легко
умеем
врать.
Я
же
уважать
тебя не
могу,
понимаешь? Ува-жать. Не могу
-- с ду­ши
воротит. А вся твоя жизнь достойна
уважения, а...
Тьфу!
Да кого
же
мне тогда
уважать-то?! --
Генка устал.
Обессилел.
Сел.
--
Взять
и
под
занавес
все
испортить.
"Мы
--
под
на­блюдением", "каждый наш поступок..." Ведь ты же совсем не думаешь про это
про все, ты же чужие слова
молотишь. Я же думал, ты не способен
на ложь --
вообще,
зачем это мужику?
Мало
на
свете
притворных людей?
Куда
же мне
те­перь идти прикажете? К кому? Бесстыдники, вот так и дае­те пример... Ведь
так же все рухнуть может! Все -- в подпол вон, одна капуста
и останется. На
закусь. Выпьем, раб бо­жий, -- Генка налил в стаканы, качнул устало головой.
-- ..далее 

<ght -->