была, она мне потом все снилась.
-- Как называется?
-- Ока.
-- А потом?
-- А потом --
ничего.
Привык.
Тут, конечно,
лучше. Тут
же земли-то
какие. Не сравнить с той. Тут земля жирная.
Петька засмеялся.
-- Разве земля бывает жирная?
-- А как же?
-- Земля
бывает черноземная
и
глинистая,
-- снисходи­тельно пояснил
Петька.
-- Так
это я знаю! Черноземная... Чернозем
черноземом, а
жирная тоже
бывает.
-- Что она, с маслом, что ли?
-- Пошел ты! -- обиделся дед. -- Я ее всю жизнь вот этими руками пахал,
а
он
мне
будет доказывать.
Иная
земля, если ты хочешь знать, такая, что
весной
ты посеял в
нее, а
осенью получаешь натуральный
шиш. А из другой,
матушки, стебель в оглоблю прет, потому что она жирная.
-- Ты "полоску" не знаешь?
-- Какую полоску?
Петька начал читать стихотворение:
Поздняя осень. Грачи улетели.
Лес обнажился, поля опустели.
Только не сжата полоска одна, --
Грустную думу...
-- Забыл, как дальше.
-- Песня? -- спросил дед.
-- Стихотворение.
-- А?
-- Не песня, а стихотворение.
-- Это все одно: складно, значит, петь можно.
-- Здрас-сте! -- воскликнул Петька.
-- Стихотворение --
это особо,
а
песня -- тоже особо.
-- Ох! Ох! Поехал! -- Дед подбросил
хворосту в костер. -- С тобой ведь
говорить-то -- надо сперва полбарана умять.
Некоторое время молчали.
-- Деда, а как это песни сочиняют? -- спросил Петька.
-- Песни
складывают, а не сочиняют, --
пояснил
дед. --
Это
когда у
человека большое горе, он складывает песню, чтобы малость полегче стало. "Эх
ты, доля, эх ты, доля", на­пример.
-- А "Эй, вратарь, готовься к бою"?
-- Подожди... я сейчас... -- Дед поднялся и
побежал в
кусты. -- Какой
вратарь? -- спросил он.
-- Ну, песня такая.
-- А кто такой вратарь?
-- Ну, на воротах стоит!..
-- Не знаю. Это, наверно,
шутейная песня. Таких тоже много. Я не люблю
такие. Я люблю серьезные.
-- Спой какую-нибудь!
Дед вернулся к костру.
-- Чего ты говоришь?
-- Спой песню!
-- Песню? Можно. Старинную только. Я нонешних не знаю.
Но тут из темноты к костру вышла женщина, мать Петьки.
-- Ну что мне прикажете с вами
делать?! -- воскликнула она. -- Я там с
ума
схожу,
а они
костры
разводят. Марш
до­мой! Сколько
раз,
папаша, я
просила не задерживаться на ре­ке до ночи. Боюсь я, ну как вы не понимаете?
Дед с Петькой молча поднялись и стали сворачивать невод. Мать
стояла у
костра и наблюдала за ними.
-- А где же рыба-то? -- спросила она.
-- Чего? -- не расслышал дед.
-- Спрашивает: где рыба? -- громко сказал Петька.
-- Рыба-то? -- Дед посмотрел на Петьку.
-- Рыба в воде. Где же ей
еще
быть.
Мать засмеялась.
-- Эх вы, демагоги, -- сказала она. --
Задержитесь
у
меня еще раз до
ночи... Пожалуюсь отцу, так и знайте. Он с вами иначе поговорит.
Дед ничего не сказал на это.
Взвалил
на плечо тяжелый невод и пошагал
по тропинке первым, мать -- за ним. Петька затоптал костер и догнал их.
Шли молча.
Шумела река. В тополях гудел ветер.
OCR: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского
Други игрищ и забав
В
нервной,
шумливой
семье
Худяковых
--
происшест­вие:
народился
младенец по имени Антон. То-то было вол­нений, крика, когда их -- роженицу и
младенца -- привезли домой... Радовались, конечно, но и шумели, и нервничали
тут же --
стыдились
радоваться: у Антона нет
отца.
То
есть он, конечно,
есть, но пожелал
остаться неизвестным. Семья Худяковых
такая: отец Николай
Иванович,
сухой,
пятиде­сятилетний, подвижный, как юноша, резкий... Шофер.
Как
разволнуется,
начинает
заикаться.
Мать
Лариса
Сергеевна,
обычно
крикливая, но
не злая.
Сын их
Костя,
двадцатитрех­летний, слесарь,
тоже
нервный, часто волнуется, но тогда не кричит и не говорит -- мало говорит --
старается найти
сло­ва сильные, точные, не
сразу их находит и выразительно
смотрит темно-серыми глазами на того,
кому он
хотел бы найти эти слова.
И
наконец
дочь
Алевтина,
двадцатилетняя, ..далее 

<ght -->