знаю:
как теперь? Вообще, удивительно, что я
забыл ее лицо, -- я думал: буду помнить его долго-долго, всю жизнь. И вот --
забыл. Забыл даже: есть на этом лице бородавка или нету. Кажется,
есть, но,
может
быть, и нету, может
быть, это мне со
зла
кажется,
что есть. Стало
быть, лицо -- пропускаем, не помню. Помню только: не хотелось смотреть в это
лицо,
не­ловко
как-то
было
смотреть,
стыдно,
потому
видно,
и
не
за­помнилось-то. Помню еще, что немного
страшно было смотреть в
него, хотя
были мгновения, когда я, например, кричал: "Слушайте!.."
Значит, смотрел же
я в
это
лицо,
а вот -- не помню. Значит, не надо кричать и
злиться, если
хо­чешь что-нибудь запомнить. Но это так -- на будущее. И по­том: вовсе я не
хотел тогда запомнить лицо этой женщины, мы в те
минуты совершенно серьезно
НЕНАВИДЕЛИ друг друга... Что же с ненависти спрашивать! Да и теперь, если уж
говорить
всю правду,
не хочу
я вспоминать ее лицо, не хочу. Это я за ради
документальности
решил было
начать
с того:
как выглядит женщина.
Никак!
Единственное, что я хотел бы сейчас вспомнить: есть на ее лице бородавка или
нет, но и этого
не могу вспомнить. А прошло-то всего три недели!
Множество
лиц
помню с
детского возраста, пре­красно помню, мог бы подробно
описать,
если бы надо бы­ло, а тут... так, отшибло память, и все.
Но -- к делу.
Раз уж рассказ документальный, то и начну я с доку­мента, который сам и
написал. Написал
я его по просьбе врачей той больницы, где все случилось. А
случилось
все
ве­чером,
а
утром
я
позвонил
врачам
и
извинился
за
самоволь­ный уход из больницы и объяснил, что
случилось. А когда
позвонил,
они сказали,
что ТА женщина уже написала
на
меня ДОКУМЕНТ, и посоветовали
мне тоже написать что-то
вроде
объяснительной
записки,
что
ли. Я сказал
дрожа­щим голосом: "Конечно, напишу. Я напишу-у!.." Меня воз­мутило, что ОНА
уже успела написать! Ночью писала! Я, приняв димедрол, спал, а она
не спала
--
писала. Может,
за это уважать
надо,
но никакого чувства,
похожего на
уваже­ние (уважают же, говорят, достойных врагов!), не шевельну­лось во мне.
Я
ходил
по комнате
и только
мычал: "Мх
ты..." Не то
возмутило, что ОНА
опередила меня, а
то
-- что ОНА там
написала. Я догадывался,
что ОНА там
наворочала. Кстати, почерк ЕЕ, не
видя
его ни разу, я, мне
кажется, знаю.
Лица не
помню, не знаю, а
почерк
покажи
-- сразу сказал
бы, что это
ЕЕ
почерк. Вот дела-то!
Я походил, помычал и сел писать.
Вот что я написал:
"Директору клиники пропедевтики 1-го мединститута им. Сеченова".
Я
не знал, как надо: "главврачу" или "директору", но по­думал и решил:
лучше
--
"директору".
Если
там
"главврач",
то
он
или
она, прочитав:
"директору", подумает: "Ну уж!.."
Потому что, как ни говорите,
но директор
-- это директор.
Я писал дальше:
"Объяснительная записка. Хочу объяснить свой инци­дент..."
Тут я опять остановился и с удовлетворением подумал, что в ЕЕ ДОКУМЕНТЕ
наверняка нет
слова "инцидент",
а у меня
-- вот
оно,
извольте:
резкое,
цинковое словцо, кото­рое -- и само за
себя говорит, и за меня говорит: что
я его знаю.
"... с работником вашей больницы..."
Тут опять вот -- "вашей". Другой бы подмахнул "Вашей", но я же понимаю,
что больница-то не лично его,
ди­ректора, а
государственная, то есть общее
достояние, поэто­му, слукавь я, польсти с этим
"Вашей", я бы
уронил себя в
глазах того же директора, он еще возьмет и подумает: "Э-э, братец, да ты сам
безграмотный". Или -- еще хуже -- поду­мает: "Подхалим". Итак:
"Хочу объяснить свой инцидент
с работником

вашей боль­ницы
(женщина,
которая
стояла на
вахте
2
декабря 1973
го­да,
фамилию ..далее 

<ght -->