снять шляпу,
но перед кем? Люблю этих,
под холмиками. Уважаю. И
жалко мне
их.
OCR: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского
Гена Пройдисвет
Последнее время волосатый Генка работал массови­ком-затейником в горном
санатории.
Отдыхающие
удив­лялись
на
него.
Удивляли
Генкины
песни
и
шалопайство. Песни он сам сочинял и сам исполнял под гитару. Шалопай­ство...
Вообще,
это
не шалопайство у
Генки,
а полная
его -- демонстративная
--
свобода, раскованность. Будучи этак
раскованным, он
и
шарахался по жизни,
как по загону сши­бал столбики, ранился и злился.
Кто-то
когда-то сказал
Генке, что
он
самобытный ком­позитор.
Генка
уверовал в это, и когда его песни не нрави­лись, он мучился и в отчаянии мог
выкинуть какую-нибудь шальную глупость.
Приехал в санаторий какой-то поэт; Генка,
волнуясь, спел ему несколько
песен. Поэт удивился.
-- Ну и что? -- спросил он.
-- О чем эти песни?
Что вы хотите сказать
ими?
Генка выпил в буфете стакан водки
и вышел
к бассейну, где в это время
было много отдыхающих. И громко объявил:
-- Вы!.. Сейчас то же самое, но в оригинальном исполне­нии.
Пошел к вышке, откуда желающие смельчаки прыгают в бассейн. Остервенело
заколотил по струнам и запел:
Вот так номер,
Вот так так --
Это не по правилам:
Были,
Были, --
Напылили,
А потом -- пр-ропали!..
Не то
это у
него марш,
не то
под заборный жиганистый
выверт --
не
поймешь сразу. Взошел Генка на вышку, стал на самый край доски и продолжал:
Я же помню этот бег --
Небо содрогалось,
Ваши гривы об зарю
Красную
Трепались.
"Сбацал" на краешке доски --
пощелкал каблучками-но­сочками
-- и
еще
раз:
Ох, ваши гривы об зарю
Красную
Трепались!
Все с интересом смотрели
на массовика-затейника. А он кричал с вышки и
бил гитару:
Я же знаю
Мы хотели
Заарканить месяц.
Почему же он теперь,
Сволочь,
Светится?!
И Генка, в чем был, маханул с вышки
в воду. Вынырнул, вылил из
гитары
воду и докричал, лежа на спине и играя:
Значит, снова промахнулись...
Пропади ты пропадом!
Ну-ка, снова,
В три креста!
Кони-лошади!..
Генка откашлялся, отплевался и сообщил: -- "Навязчивый сон" называется!
Генку уволили.
Дома,
в
своей
деревне,
Генка появлялся обычно на ко­роткое время --
отдышаться, поправить
финансовые
дела. И
тут наваливались
на парня
всей
говорливой родней. Стыди­ли. Приводили примеры... Учили.
--
Я
все понимаю,
-- говорил Генка, -- но мы,
художни­ки,
--
люди
особого
склада. Я бы мог,
конечно, освоить профессию, скажем, животновода,
но на мне тогда будет смертельный грех. Я людьми занимаюсь.
--
Занялся
бы тобой бичина хороший --
вот было бы то, что требуется.
Вот это не грех был бы.
-- Тупо, неубедительно.
Пришел как-то
дядя
Генкин, дядя Гриша.
Дядя Гриша недавно поверил
в
бога и ходил теперь отрешенный,
тихий, кротко и
снисходительно
смотрел на
житейские дела. Эта кротость обозлила Генку.
-- Ты вроде как даже гордишься, что такой смирный, -- сказал он.
-- Не
горжусь,
а
суетню
всякую
понимаю,
-- смиренно
ответствовал
новообращенный. -- Все суета, Геннадий.
-- Ну, это уж вы как-то... совсем просто: "Все суета" -- и баста.
-- Все суета! -- убежденно твердил дядя Гриша.
-- Смерть -- суета? Любовь -- суета?
-- Мы здесь -- гости. Поживем -- и пойдем отчитываться за наши дела. Ты
задумайся, Геннадий, задумайся: за все придется отвечать. Безобразно живешь.
Вино
пьешь
неуме­ренно,
куришь,
с
девками
блудишь...
А
ведь
все
учитывает­ся! Мы,
как киноаппараты:
живем, а
на кинопленку все снимается,
все снимается... Как поступил,
как подумал, где проть совести ..далее 

<ght -->