и дело, что не знаю, -- миролюбиво уже
ска­зал Тимоха. --
Не
знаю,
тестюшка,
не знаю.
Я б все честно сказал, только не
знаю, чего
такое со мной делается. При­стал, видно, так жить. Насмерть пристал. Укатали
сивку... Жалко. Прожил, как песню спел, а спел плохо. Жалко -- песня-то была
хорошая. Прости за комедию-то. Прости ве­ликодушно.
OCR: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского
Боря
В
палату привели
новенького.
Здоровенный
парень,
пол­ный,
даже
с
брюшком,
красивый,
лет двадцати семи, но с разумом двухлетнего ребенка. Он
сразу с порога заулыбался и всем громко сказал:
-- Пивет, пивет!
Многие, кто лежал тут уже не первый раз, знали этого парня. Боря. Живет
у базара с отцом и матерью, в воскрес­ные дни, когда народу на базаре много,
открывает окно и ла­ет на людей, не зло лает -- весело. Он вообще добрый.
-- Пивет, Боря, пивет! Ты зачем сюда? Чего опять натво­рил?
Няня, устраивая Боре постель, рассказывает:
-- Матерю с отцом разогнал наш Боря.
-- Ты што же это, Боря?! Мать с отцом побил?
Боря зажмуривает глаза и энергично трясет головой:
-- Босе не бу, не бу, не бу!.. -- больше не будет.
-- За што он их?
-- Розу не купили! Стал просить матерю -- купи ему ро­зу, и все.
-- Босе не бу, не бу!
-- Ложись теперь и лежи. "Не бу!"
-- А мама пидет? -- пугается Боря, когда няня уходит.
-- Мама пидет, пидет,
-- успокаивают
его больные. -- Сам
разогнал, а
теперь -- мама.
В палате стало
несколько
оживленнее.
С дурачками, я за­метил,
много
легче,
интереснее, чем с
каким-нибудь умни­цей,
у которого
из
головы не
идет, что он
-- умница.
И еще: дурачки,
сколько я
их видел, всегда почти
люди
добрые,
и
их жалко,
и неизбежно тянет
пофилософствовать.
Чтоб
не
философствовать
в
конце
-- это
всегда
плохо,
-- скажу
те­перь, какими
примерно
мыслями я закончил
свои
наблюде­ния
за Борей
(сказать все-таки
охота).
Я
думал: "Что же жизнь -- комедия или трагедия?" Несколько красиво
написалось, но мысль по-серьезному уперлась сюда; комедия или тихая,
жуткая
трагедия, в которой
все мы
--
от
Наполеона до
Бори -- неуклюжие,
тупые
актеры, особенно Напо­леон со скрещенными руками
и треуголкой. Зря все-таки
воскликнули:
"Не жалеть надо человека!.." Это тоже
-- от
неловкой, весьма
горделивой позы. Уважать -- да. Только ведь уважение
-- это
дело наживное,
приходит с
культу­рой. Жалость -- это
выше нас, мудрее наших
библиотек...
Мать --
самое уважаемое, что
ни есть в жизни, самое род­ное -- вся состоит
из жалости. Она любит свое дитя, уважа­ет, ревнует, хочет ему добра -- много
всякого, но неизмен­но, всю
жизнь --
жалеет.
Тут Природа распорядилась за
нас.
Отними-ка
у
нее
жалость,
оставь
ей
высшее
образование,
умение
воспитывать,
уважение... Оставь ей все,
а
отними жалость,
и жизнь
в три
недели
превратится во
всесветный бардак. Отчего
народ
поднимается весь в
гневе, когда на
по­роге враг? Оттого, что всем
жалко всех
матерей, детей,
род­ную землю. Жалко! Можете не соглашаться, только и я знаю -- и про святой
долг, и про честь, и достоинство, и т.п. Но еще -- в огромной мере -- жалко.
Ну, самая пора вернуться к Боре. Я не
специально
на­блюдал за ним, но
думал о нем много. Целыми днями в па­лате, в коридоре только и слышалось:
-- Пиве-ет! А мама?.. Пидет?
-- Придет, Боря, придет, куда она денется. Пусть хоть маленько отдохнет
от тебя.
Боря смеется, счастливый, что мама придет.
-- Атобус, атобус?.. Да?
-- На автобусе, да.
Даже когда мы отходим ко сну, Боря все спрашивает:
-- Мама пидет?
Он никому не надоедает. Уколы переносит стойко, толь­ко сильно жмурится
и изумленно говорит:
-- Больно!
И потом с восторгом всем говорит, что было больно.
Над
ним
не смеются, охотно отвечают,
что
мама
"придет, придет"
--
больше, сложнее Боря спрашивать не умеет.
Один
раз
я ..далее 

<ght -->