-- Ты чего сердишься-то? -- не понимал Глухов.
-- Есть разница, я спрашиваю?
-- Сравнила... телятину с козлятиной.
-- И буду сравнивать! Потому
что один человек живет -- горит, а другой
--
тлеет. У
одного
--
каждая порочка содер­жанием пропитана, а другие...
делают только свое дело, и все. Жеребцы.
-- Не всем же комиссарами быть!
--
сердито возражал Глухов, обиженный
за "жеребца".
--
Пятьдесят
лет
прожил, -- передразнила Малышева. --
А
из них
--
неделя наберется содержательная?
-- Ну, содержания-то, слава богу, хватало, чего доброго. С избытком.
-- Оно и видно! -- Малышева собирала губы в куриную гузку. -- Жеребцы.
Глухов чувствовал, что чем-то он ее злит, но никак не мог понять чем.
И
все
же
он
продолжал
ходить
к
Малышевой.
Иногда -- так вот
--
поругивались, иногда ничего,
мирно расходились.
И вечер, глядишь, проходил
незаметно.
В это воскресенье Глухов пришел к Малышевой без ниче­го --
без топора,
без ножовки. Пришел поговорить. По­советоваться. Пришел просить помощи.
-- Я, Сергеевна, за советом. Помоги.
-- Что
такое
случилось?
-- навострилась Малышева. Она
любила давать
советы.
-- Ты старуху Отавину знаешь?
-- Ну.
-- Поговорила бы ты с ей -- не согласится ли она ко
мне в дом перейти?
А свою избу пускай продаст. Или так: пускай пока
заколотит ее,
поживем
--
уживемся -- тогда уж
пускай продает. Чтоб
не рисковать зря. Как думаешь? Я
один не осмелюсь с ей говорить, а ты сумеешь. Я не обижу ее... На четырех-то
ногах, хоть они у нас не резвые теперь, но все же покрепче стоять можно. Как
думаешь? -- Глухов непри­вычно для себя много и скоро тараторил --
ему было
нелов­ко. -- Думал я, думал
и вот -- надумал. Чижало одному, ну ее к черту.
Да и ей, я думаю, тоже полегче будет. Как ду­маешь?
Малышева очень была удивлена. Так была удивлена, что сперва не нашлась,
что сказать путное.
-- Жениться собрался?
-- Ну,
жениться...
это... какая уж это женитьба? Так --
сойдемся для
облегчения.
-- Юридически -- это все равно женитьба. Чего ты хвос­том-то виляешь?
Глухов опешил.
-- Ну -- жениться. А что, это не поощряется?
Малышева
внимательно
и
как-то
с
отчуждением,
с ка­ким-то
скрытым
враждебным значением посмотрела на ста­рика.
-- А она согласна? Хотя, ты говоришь, не успел с ей...
-- Не знает она! Вот и
пришел-то просить:
поговорила
бы ты с ей. Где
поговорила,
где и --
уговорила. Она
старушка
ве­рующая, может, скажет --
грех...
А
какой
грех?
Так-то
разобраться-то.
Я
одинокий,
она
тоже
одинокая...
-- У нее дочь в городе.
-- Да это-то!.. Это и у меня вон сын в городе. Толку-то
от их нынче. А
мы бы как-нибудь и скоротали бы остаток жиз­ни-то. Кто первый
помер -- есть
кому схоронить.
-- У вас же дети! -- вдруг нервно возвысила голос Малы­шева. -- Чего вы
сиротинками-то казанскими прикидывае­тесь?
Глухов
замолк.
И в свою очередь
внимательно и сердито
посмотрел
на
Малышиху. Чего она злится? Она же вся изозлилась. Чего?
-- Ты чего, Сергеевна? -- спросил.
-- Я ничего. Вы жениться-то надумали, не я. А ты меня спрашиваешь: чего
я? Я-то ничего.
-- Чего-то сердишься...
-- Да нисколько! Вона, буду я еще
сердиться. Женитесь! Поговорить надо
с Отавихой? Поговорю, -- теперь засуети­лась Малышева, затараторила тоже. --
Позову ее, и погово­рим, мне не трудно. Узнаю: согласна она или нет? Чего же
мне сердиться? Смеяться-то над вами, шутами, будут, не надо мной.
-- Как так?
-- Что?
-- Смеяться будут?
-- А что -- радоваться?
-- Да разве не бывает так -- старики сходются...
--
Бывает,
бывает.
Давай
завтра приходи
в
обед...
Я
ее
по­зову
пораньше, обговорю с ей сперва, а ты попозже, к обе­ду, приходи. Бывает так,
бывает. Сколько угодно! Я погово­рю с ей, не беспокойся. Поговорю.
Старик Глухов
ушел
от Малышевой
с неясным чувством.
Какой-то подвох
чуял со стороны Малышихи. Странная ка­кая-то
старуха,
ей-богу. Чего-то все
нервничает, злится. Всех бы она переделала, перекроила... Всех бы она
учила
жить, всех бы судила. Старик даже подумал: не вернуться ли да не сказать ей,
что
--
не
надо
никакой
ее
помощи,
сам
как-ни­будь ..далее 

<ght -->