этажерку
у
изголовья кровати. Всем видом своим он яв­лял непреклонную интеллигентность.
-- Ты что, сдурел? -- спросила жена.
-- В чем дело?
-- Зачем ты ее купил-то?
-- Носить.
-- У тебя же есть фуражка!
-- Фуражку я дарю вам, синьорина, -- в коровник хо­дить.
--
Вот идиот-то. Она
же
тебе не
идет. Получилось,
зна­ешь, что: на
тыкву надели ночной горшок.
Анатолий
с
прищуром
посмотрел
на жену... Но интелли­гентность взяла
вверх. Он промолчал.
-- Кто ты такой, что шляпу
напялил? -- не унималась же­на. -- Как тебе
не стыдно? Тебе, если
по-честному-то, не слесарем даже, а навоз вон на поля
вывозить, а ты -- шляпу. Да ты что?!
Анатолий знал лагерные выражения и иногда ими поль­зовался.
-- Шалашня! -- сказал он. -- Могу ведь смазь замастырить. Замастырить?
--
Иди,
иди
-- покажись в деревне. Тебе же
не терпится,
я же вижу.
Смеяться все будут!..
-- Смеется тот, кто смеется последний.
С этими словами Анатолий вышел из дома. Правда,
не
терпелось показать
шляпу пошире, возможно даже
позво­лить
кому-нибудь
подержать в руках -- у
кого руки чистые.
Он пошел на
речку, где по
воскресеньям торчали на берегу
любители
с
удочками.
По-разному оценили
шляпу:
кто посмеялся, кто сказал, что
--
хорошо,
глаза от солнышка
закрывает... Кто и вовсе промолчал
--
шляпа и шляпа, не
гнездо же сорочье на го­лове. И только один...
Его-то,
собственно,
и
хотел
видеть
Анатолий.
Он
--
это
учитель
литературы, маленький,
ехидный
человек. Глаза, как у
черта, -- светятся и
смеются. Слова не скажет
без подковырки. Анатолий подозревал, что это с его
легкой ру­ки он сделался Дебилом. Однажды они с ним повздорили.
Анатолий
и
еще двое подрядились
в
школе
провести заново
электропроводку (старая
от
известки испортилась, облезла).
Анатолий
проводил
как раз
в учительской,
когда этот ма­ленький попросил:
-- А один конец вот сюда спустите: здесь будет настоль­ная лампа.
-- Никаких настольных ламп, -- ответствовал Анато­лий. -- Как было, так
и будет -- по старой ведем.
-- Старое отменили.
-- Когда?
-- В семнадцатом году.
Анатолий обиделся.
-- Слушайте... вы сильно ученый, да?
-- Так... средне. А что?
-- А то, что... не надо здесь острить. Ясно? Не надо.
-- Не
буду, -- согласился учитель.
Взял конец
провода, присоединил к
общей линии и умело спустил его к столу. И привернул розетку.
Анатолий не
глядел, как он работает, делал свое дело. А когда учитель,
довольный,
вышел из учительской, Анато­лий вывернул
розетку
и
отсоединил
конец. Тогда они и пов­здорили. Анатолий заявил, что "нечего своевольничать!
Как было, так и будет. Ясно?" Учитель сказал: "Я
хочу, чтобы яс­но было вот
здесь,
за столом.
Почему вы
вредничаете?" -- "Потому, что...
знаете?
--
нечего меня на понт брать! Ясно?
А то
ученых развелось -- не
пройдешь, не
проедешь". Поче­му-то
Анатолий невзлюбил учителя.
Почему? -- он
и
сам не
понимал. Учитель говорил вежливо, не хотел обидеть...
Всякий раз,
когда
Анатолий
встречал учителя
на
улице,
тот
первым
вежливо
здоровался... и смотрел в
глаза Анато­лию -- прямо и
весело. Вот,
пожалуй, глаза-то эти и
не нра­вились. Вредные глаза! Нет, это он пустил по
селу "Дебила", он, точно.
Учитель
сидел на коряжке,
смотрел
на поплавок. На
ша­ги
оглянулся,
поздоровался,
скорей
машинально...
Отвер­нулся к
своему поплавку.
Потом
опять
оглянулся... Ана­толий
смотрел
на него
сверху,
с берега.
В
упор
смотрел, снисходительно, с прищуром.
-- ..далее 

<ght -->