деревни. Но они никак этого не
показывали, и
все время шпыняли
нас: "Что, мать-перемать, неохота в колхозе работать?"
Помню еще
надгробия
каменные, тесаные, тяжелые. Я думал тогда: как же
было тащить сюда
такую тяжесть? На
подводах, что ли? Надписи
на камнях --
все больше купцы лежат. Сколько же купцов было на Руси! Или -- это кладби­ще
только купеческое? Тишина
была на кладбище. Оттор­говали купцы, отшумели...
Лежат.
Долго-долго
будут
ле­жать,
пока
не
раскурочат
кладбище
под
какой-нибудь
завод.
У
нас
в
деревне
забросили
старое кладбище,
стали
хоронить на новом месте, на горе.
Да,
так
вот -- официант. Странно,
что я никак
не встре­вожился,
не
заволновался, что встретил его, не захотел поговорить. Не знаю
-- почему-то
не захотел. Может,
пото­му,
что был я крепко
с похмелья, а
он возьмет да
подумает, что у
меня совсем уж плохие дела. Еще пожалеет. А разубе­ждать --
совестно. Словом, не стал я объявляться. А возьму да и пожалею... Зачем?.. Я
стал наблюдать за ним. И полу­чил какое-то жестокое удовольствие.
Он совсем
изменился, этот человек. Не будь у меня такая редкая память на лица, никогда
бы
мне не узнать
его. Я сказал, что обнаружил у не­го в глазах
презрение.
Никакого презрения!
Тут
же
подошел к соседнему
столику и
таким
изящным
полупоклоном изо­гнулся,
да
так весело,
беззаботно, добро
улыбнулся, что
ку­да
тебе!
Помурлыкал
что-то
насчет
закуски,
посоветовал,
покивал
причесанным на
пробор
шарабанчиком, взмахнул салфеткой и
отбыл
в сторону
кухни. Э-э, он-таки научился. Презрение -- это ко мне только, потому что я с
похмелья. И один. И одет -- так себе. И лицо солдатское. А так бы он и мне с
достоинством поклонился. Ах, славно он кланяется! Именно --
с достоинством,
не угодливо, нет,
-- красиво, спокойно,
четко, ни на сантиметр ниже, ни на
сантиметр
выше, а
как раз,
чтоб подумали:
"Надо потом прикинуть
к счету
рубль-другой".
Поклонись
он мне так, я бы так и по­думал. А вот бережет же
свой
поклон,
не
всем подряд кла­няется. Опыт.
Конечно,
иногда, наверно,
ошибается,
но,
в общем,
метит точно.
Там,
например, где
он только
что
по­клонился, сидели
совсем
молодые ребята с девушками, ре­бятки изображали
бывалых людей, выдавили дома
прыщи, курили заграничные сигареты. Тут-то
он
им
-- и поклончик,
поводил умытым пальцем
по
меню --
совет,
что
лучше
за­казать,
покивал головкой
--
коньяк,
шампанское... Легкое движение
--
переброс салфетки с руки
на руку
-- заключи­тельный поклон,
исчезновение.
Славно.
И ведь,
хитрец:
все
с
понимающим
видом,
с видом,
что -- вот:
молодые, беспеч­ные -- "бродят". Как там у Хемингуэя (у Хема)? Зашли в од­но
место -- выпили, зашли
в другое место -- выпили... Шельма, он же знает, что
для того,
чтоб
сюда
войти
с ули­цы, надо
отстоять
в очереди,
где
вся
беспечность улетучит­ся. Но так как молодые играли
в беспечность, он
умело
подхватил игру. Он знает,
что деньги у
них -- папины, или кто-то из них
в
дедовой библиотеке приделал ноги четырех­томнику Даля... Но он все принимает
за
чистую монету:
во­шли джентльмены,
все
будет о'кэй.
Прежде ..далее 

<ght -->