И
ведь
нашел же в душе такую способность! Наше-ол. Все ду­мают, ее там
нет, а она есть. Раз -- и вот она: хоть стой, хоть падай.
Генка
поднес
стакан ко рту, и вмиг он у него вырвался из рук. Он даже
сперва не понял -- что это? Стакан рванулся и полетел вверх...
--
Хватит лакать,
-- сказал дядя Гриша сдавленным
злым
голосом.
--
Распился тут.
Генка хотел встать,
но дядя Гриша загреб ногой его стул, и Генка упал.
И тотчас на него упал дядя Гриша, захватил его волосы и стал стукать головой
об пол.
--
Вот так ее... -- приговаривал он.
-- Умную-то голо­вушку. Вот так,
вот так...
Генка упруго изогнулся под дядиной тушей, подпустил ему под брюхо
ноги
и двинул
что
было силы. Дядя
взмахнул руками и грянулся затылком об стол.
Стол
упал,
со
стола
с
веселым
разговором
полетели
стаканы,
бутылка,
тарелка...
Генка понимал,
что упускать инициативу нельзя, иначе
массивный
дядя
подомнет его и расколотит всю
голову. Он, впрочем, не очень и
думал.
Азарт схватки враз
опалил его, подчинил
своим законам: он действовал,
как
всякий нормальный боец, -- вроде
не соображая, но очень рассудочно и точно.
Раза два угодил дяде кулаком
в
лоб,
чтоб тот не су­мел подняться, а когда
дядя
все
же набычился
и
начал
вста­вать, Генка ногой
опять свалил его.
Злости не было, было сознание опасности, что дядя Гриша поднимется и сгоряча
схватит
что-нибудь в руки, какой-нибудь предмет. И
ломанет.
Поэтому никак
нельзя было дать ему подняться.
Так они напрягались: один хотел встать, другой не давал.
...Когда
пришла Нюра, бой был в разгаре,
и на полу
валялось все, что
могло упасть...
А посередке молча
возились дядя
с
племянником. Рубахи
у
обоих изодраны, кровь вид­на... Нюра насилу отодрала их друг от друга. Генке
залепила пару оплеух, оттолкнула в угол, отца усадила на кровать.
-- Поганец, -- тяжело дыша, сказал дядя Гриша, выти­рая
драным рукавом
рубахи
кровь
с губы. -- Будет тут... сло­ва
разные
потреблять... Разинул
рот-то. Шшенок.
-- Горько, горько,
-- говорил Генка, сплевывая сукрови­цу.
-- Ах, как
горько!..
Речь
идет о Руси! А этот... деляга,
притворяться
пошел. Фраер.
Душу
пошел насиловать... уважения захотел... Врать начал! Если я
паясничаю
на
доро­гах,
--
Генка постучал себе
с
силой в грудь,
сверкнул мок­рыми
глазами, --
то
я знаю,
что за
мной --
Русь:
я не пропа­ду,
я еще буду
человеком. Мне есть к кому прийти! -- Генка
закричал, как на базаре, как на
жадную,
бессовестную тор­говку закричал, когда вокруг уже
собрались люди и
уже все равно и не стыдно кричать. -- Мы же так опрокинемся!..
-- Я те опрокинусь, -- гудел негромко, с
дрожью
в голо­се дядя Гриша,
все вытирая окровавленный рот. -- Я тя са­мого опрокину -- башкой лохматой в
помойное ведро вон. Шшенок.
Нюра
налила в
рукомойник воды, подвела сперва отца, вымыла
ему лицо,
приговаривая
в том
духе,
что --
бесстыд­ники, как
дети
малые,
честное
слово... Сцепи-и-лись. Чего не поделили?
-- Россию! -- высокопарно заявил Генка.
-- Я вот те счас покажу Россию! -- повысила голос и Ню­ра. -- Трепач...
На старика-то -- с кулаками? Э-зх! А говоришь,
книжки умные читаешь. Где же
это
написано,
чтоб...
Я
вот
не
погляжу
счас,
что я
баба,
надаю
по
загривку-то, бу­дешь знать.
-- От тебя приму. Ты духовно чистый человек... Ты не врешь.
-- А я што тебе?! -- пошел дядя Гриша к Генке с
мокрым лицом,
но Нюра
легко развернула его и сунула опять под ру­комойник.
Потом дядя Гриша
вытирался,
а Генка мылся до пояса
над шайкой,
Нюра
поливала
ему ..далее 

<ght -->