улицам.
Беда
пришла, стон
стоял
в
деревне.
Коровы
падали,
люди
тоже
задыхались,
тоже падали.
У
Анисима
был конь
(когда Анисима
определи­ли
объездным, ему дали
из колхоза бывшего
его
собственно­го
мерина
Мишку);
Анисим, видя такое дело, вскочил на Мишку и стал тоже гонять коров. Всю ночь
вываживали ко­ров. К
утру Мишка захрипел под
Анисимом
и пал на
перед­ние
ноги. Сколько
ни бился Анисим,
мерин
не вернулся к жизни. Анисим
плакал,
убивался
над
конем...
Его
обвинили
во вредительстве,
и он сидел месяца
полтора в районной каталажке. Потом ничего, обошлось.
Вот наконец и делянка старика: пологая логовинка неда­леко
от
дороги,
внизу согра с ключом.
Солнце поднялось в ладонь уже; припоздал.
Наскоро перекусив малосольным огурцом с хлебом, ста­рик
отбил литовку,
повжикал камешком по жалу.
Нет
милее
работы --
косьбы.
И
еще: старик любил
косить один. Чего
только не передумаешь за день!
Сочно, посвистывая,
сечет коса;
вздрагивает,
никнет
тра­ва. Впереди
шагах в
трех подняла голову змея... И потекла по траве,
поблескивая гибким
омерзительным
телом своим. Опять воспоминание:
раз, парнишкой еще, ехал он
на коне хорошей рысью. Внезапно, почуяв или увидев
змею, конь прыгнул вбок.
Анисимки как век не было на коне -- упал.
И прямо задницей на змею. Неделю потом поносило ("гвоз­дем летело").
Память
все
выталкивает
и
выталкивает
из
глубины
про­житой
жизни
светлые, милые сердцу далекие дни.
Так в мут­ной, стоялой воде тихого озера
бьют
со
дна чистые родники.
Вот
--
змеи...
Был
тогда на
деревне
дед
Куделька. Он
говорил ребятишкам, что за каждую убитую
змею -- сорок грехов
долой. А если змею бросить в
огонь, то можно
увидеть на
брюхе ее ножки --
много-много. И
ребятня азартно снимала с себя грехи. И жгли змей, и правда,
когда она прыгала
в ко­стре, на брюхе у нее что-то такое мелькало -- белое,
мелкое и много. Ребятишки орали: "Видишь! Вот они!" Все видели ножки.
До обеда, как трава совсем обсохла, старик косил. Со­лнце поджигало; на
голову точно горячий блин положили.
-- Слава Богу! -- сказал старик,
глядя на выкошенную плешину: отхватил
изрядно. На душе было радостно.
Он
пошел
в
шалашик,
который
сделал
себе
загодя,
когда
приходил
проведать травы. Теперь можно хорошо, не торо­пясь поесть.
В
шалаше теплый
резкий
дух
вялой
травы.
Звенит
где-то
крохотная
пронзительная
мушка;
горячую тишину
наполняет
неутомимый, ровный,
сухой
стрекот
кузнечиков. Да с
неба еще льются
и скользят серебряные
жавороньи
сверлышки.
Хорошо! Господи, как хорошо!.. Редко
бывает человеку хорошо, чтобы
он
знал: вот
--
хорошо.
Это когда нам плохо,
мы
думаем: "А
где-то кому-то
хорошо". А когда нам хорошо,
мы не думаем: "А где-то кому-то плохо". Хорошо
нам, и все.
Старик расстелил
на траве
стираную тряпочку,
разложил огурцы,
хлеб,
батунок мытый... Пошел к ключу: там в воде
стояла
бутылка молока, накрепко
закупоренная
тряпочной
пробкой. Склонился к ручью, оперся руками
в
сырой
подат­ливый бережок, долго, без ..далее 

<ght -->