голову
и
смотрит на
меня. Я тоже смотрю на него. Мне показалось,
что
мы
долго
так смотрели
друг на друга. Я
боялся
пошевелиться.
Думаю,
как
с
собакой:
встанешь,
он
опять
кинется.
Потом
все-таки
потихоньку
стал
подниматься...
Бык
стоит. Смот­рит.
Я
поднялся
и пошел от
него
задом.
Кое-как доковылял до
бригады. Задница огнем горит... Хорошо,
еще
не рогом
попал (они у
него
широченные,
лбом
угодил),
--
сидеть бы мне у него на
голове, как снопу на вилах.
Бригадир разозлился на быка, вырвал из
телеги железный курок и побежал
в просо.
Через
пять минут видим,
летит наш бригадир сломя голову, за
ним
бык. Бежит бригадир и орет:
-- Стреляйте в него! Стреляйте, что вы стоите?! Спорет ведь он меня!..
Забыл с перепугу, что ружья ни у кого нет -- у нас их по­забирали,
как
началась война.
Ребятишки и бабы, увидев разъяренного быка, -- кто ку­да, врассыпную. Я
лежал на
животе возле избушки. Бык
про­топал мимо
-- не обратил внимания.
Видно, Петрунька с железным курком насолил ему здорово. Пробежал
бык совсем
близко, аж земля задрожала. У меня сердце в пятки ушло.
Петрунька туда -- бык за ним, Петрунька сюда -- бык за ним,
гоняет его
по ограде. Загнал в угол. Петрунька, как
пти­ца, взлетел на плетень -- и на
ту сторону. Бык, не останавливаясь, с ходу саданул рогами
в плетень, вырвал
его с
кольями, и пронес, и сбросил. Тогда только остановился. Ему накину­ли
волосяную петлю на шею, стянули, измучили, потом про­дели веревку в кольцо и
привязали к столбу.
По давней традиции (она,
как ни
странно, сохранялась и в войну) после
того,
как табак уберут
с плантации,
высушат и свезут в город
на табачную
фабрику,
бригада
гуляет.
Валили
какую-нибудь скотину, варили,
жарили...
Привозили из де­ревни самогонку и -- начиналось.
На
этот
раз
забили
моего
быка. Трое
мужиков взяли его и повели на
чистую травку -- неподалеку от
избушки.
Бык
по­корно шел за
ними.
А они
несли
кувалду, ножи,
стираную холстину...
Я
убежал из бригады, чтобы
не
услышать, как он заревет. И все-таки я услышал, как он взревел
-- негромко,
глухо,
коротко,
как вроде
сказал: "Ой!"
К горлу мне
подсту­пил
горький
комок; я
вцепился
руками в траву,
стиснул зубы
и зажмурился. Я видел его
глаза... В
тот момент, когда он, раскорячив ноги, стоял и смотрел
на меня,
повергнутого на землю, -- пожалел он меня тогда, пожалел.
Мяса я не ел -- не мог. И было обидно, что не могу как следует наесться
-- такой "рубон" нечасто бывает.
Самолет
Мы, четверо пацанов:
Шуя, Жаренок, Ленька и
я, шагаем
с сундучками в
гору.
Поступаем в автомобильный техникум. Через три с
половиной года будем
техниками-механиками по ремонту и эксплуатации автотранспорта. Техникум -- в
горо­де, точнее, за городом,
километрах в
семи,
в бывшем монас­тыре. Идти
надо обрывистым правым берегом широкой ре­ки.
Это мой
второй приезд в этот
город. Душа потихоньку болит
-- тревожно, охота домой. Однако надо выходить
в
люди. Не знал я
тогда,
что навсегда ухожу из родного села. То есть буду
еще приезжать потом, но -- так, отдышаться... Вот уж не знал!
Городские
ребята
не
любили
нас,
деревенских,
смеялись
над
нами,
презирали. Называли
"чертями"
(кто
черти, так это,
по-моему, --
они)




и
"рогалями". Что
такое
"рогаль",
я ..далее 

<ght -->