что
было
силы:
-- Все равно дознаюсь! Доз-на-а-ю-усь!
-- До свидания, -- вежливо сказал Свиридов.
Отец молча кивнул.
Свиридов ушел.
-- Не я буду, дознаюсь! -- еще раз крикнул Костя
сры­вающимся голосом.
Он плакал. Он
устал за этот день...
Очень устал и изнервничался. --
Други
игрищ и забав на­шлись мне... Паразиты.
-- Ладно, Костя, -- мирно сказала мать. -- Не переживай. На кой он черт
нужен,
такой отец...
если и
найдется! Что,
са­ми, что
ли, не прокормим?
Прокормим.
-- Никто
так не делает, -- возразил Костя, вытирая
сле­зы. -- Кто так
делает!
--
Ну не делают!.. Сплошь
и рядом.
Садись поешь вон... а то бегаешь,
как сыщик, с лица опал даже. Что ты-то пере­живаешь?
Костя присел к столу склонился
на руку и задумчиво смотрел
в окно, во
двор. Еще надо выходить вечером
объяс­няться с этим... с усатым, думал
он.
Возьму нож и пойду -- пусть сунутся.
-- Не переживай,
Костя, -- сказала
мать, ставя ему мис­ку со щами. --
Сами вырастим.
"Не нож, а
гирьку какую-нибудь на ремешке, -- решил
Костя. --
За нож
самому попадет, а с гирькой... на гирьку они тоже не очень кинутся".
-- Други игрищ и забав, -- еще сказал он. Он где-то услы­шал эти слова,
они
ему понравились:
в
его сознании все
косматые выстраивались
под этой
фразой, как
под транспарантом, --
в
колонну не в колонну даже, а
в
кучу
довольно нахальную и бессовестную.
"Нет, не гирьку,
а --
нож, -- вернулся он к первому вари­анту. -- Все
страшней будет. На нож не полезут". Был у него такой складной охотничий нож,
довольно внушительный и ловкий в
руке -- не сунутся. На том
он и порешил и
придви­нул к себе тарелку со щами.
OCR: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского
Думы
И вот так каждую ночь!
Как
только
маленько
угомонится
село, уснут люди --
он
начинает...
Заводится, паразит, с конца села и идет. Идет и играет.
А гармонь у него какая-то особенная -- орет. Не голо­сит -- орет.
Нинке Кречетовой советовали:
-- Да выходи ты скорей за него! Он же, черт, житья нам не даст.
Нинка загадочно усмехалась:
-- А вы не слухайте. Вы спите.
-- Какой же сон, когда
он
ее под самыми окнами растя­гивает.
Ведь не
идет же, черт блажной, к реке, а здесь стара­ется! Как нарочно.
Сам
Колька
Малашкин,
губастый
верзила, нахально смотрел
маленькими
глазами и заявлял:
-- Имею право. За это никакой статьи нет.
Дом
Матвея Рязанцева, здешнего председателя колхоза, стоял
как раз на
том месте, где Калька выходил из переулка и заворачивал в улицу. Получалось,
что
гармонь еще в
переул­ке начинала орать, потом огибала дом, и еще долго
ее было слышно.
Как
только она начинала звенеть в переулке, Матвей са­дился в кровати,
опускал ноги на прохладный пол и говорил:
-- Все: завтра исключу из колхоза. Придерусь к чему-ни­будь и исключу.
Он каждую ночь так говорил. И не исключал.
Только, когда встречал днем
Кольку, спрашивал:
--
Ты
долго
будешь
по ночам
шляться?
Люди
после
тру­дового
дня
отдыхают, а ты будишь, звонарь!
-- Имею право, -- опять говорил Колька.
-- Я вот те покажу право! Я те найду право!
И все. И на этом разговор заканчивался. Но каждую
ночь Матвей, сидя на
кровати, обещал:
-- Завтра исключу.
И
потом долго сидел после этого, думал... Гармонь уже уходила в улицу,
и уж ее
не слышно было, а
он все сидел.
На­шаривал рукой
брюки на стуле,
доставал из кармана папиро­сы, закуривал.
-- Хватит смолить-то! -- ворчала сонная Алена, хозяйка.
-- Спи, -- кратко говорил Матвей.
О чем
думалось? Да так
как-то...
ни
о
чем.
Вспоминалась жизнь. Но
ничего
определенного, смутные обрывки. Впро­чем, в одну такую
ночь,
когда
было
светло от луны, звенела гармонь и в открытое окно вливался с прохладой
вместе горький
запах полыни из огорода, отчетливо
вспомнилась другая ночь.
Она
была черная, та ночь. Они
с отцом и с младшим
братом
Кузьмой были на
покосе километрах в пятнад­цати
от деревни, в кучугурах. И вот ночью Кузьма
захрипел: днем в
самую
жару потный напился
воды из ключа, а
ночью у него
"завалило"
горло. ..далее 

<ght -->